— Чувствую себя слегка разбогатевшим, — ответил Аллен со смехом. Однако в следующую минуту произнес: — Понимаю, что вы имеете в виду. Иногда я и сам думал…
— Земля на горизонте! — крикнул с мачты впередсмотрящий. — На палубе! Возвышенность один румб по правой скуле.
— Это должен быть Пик, — заметил штурман.
— Где? Ну где же? — вскричал отец Мартин. Он вскочил на кофель-планку, но оступился и припечатал каблуком пальцы на левой ноге Стивена.
— Справа от бушприта, — указал штурман. — Между двумя слоями облаков вы заметите сияющую белизной середину Пика.
— Я увидел Большие Канары! — воскликнул отец Мартин, блестя единственным глазом. — Мой дорогой Мэтьюрин, — произнес он, озабоченно посмотрев на доктора. — Надеюсь, я не зашиб вас.
— Ну что вы. Вы доставили мне удовольствие. И позвольте сообщить, что это не Большие Канары, а Тенерифе. Так что вы напрасно изволили прыгать. К тому же, если я что-то соображаю в морской службе, вам не позволят высадиться на берег. Вы не увидите канареек — ни больших, ни маленьких — в их естественных условиях обитания.
Недобрая весть почти всегда оказывается правдивой, и отец Мартин действительно увидел лишь ту часть острова, которую можно было разглядеть с марсовой площадки, пока «Сюрприз» стоял на якоре, да еще проталкивавшийся между многочисленными судами командирский баркас, который возвращался с жизнерадостным толстяком-негром, нагрузившим его медными сковородками для камбуза и рождественским пудингом со сладкими пирожками для моряков.
— Не расстраивайтесь, — продолжал доктор. — Вероятнее всего, мы примем воду на каком-нибудь из островов Зеленого Мыса. Хотелось бы, чтобы это были Сан-Николау или Санта-Лусия. Между ними имеется небольшой необитаемый остров под названием Бранко. И там водится топорок, не похожий ни на каких других топорков, впрочем, я никогда его не видел живьем.
— Как вы полагаете, долго ли нам туда добираться? — с просветлевшим лицом спросил его отец Мартин.
— Не больше недели, если поймаем пассат. Бывало, ветер начинал дуть с северной части Ла-Манша, потом поворачивал к линии тропика, пока его полоса едва ли не достигала экватора. Причем полоса эта тянулась на расстоянии двух тысяч миль!
— А что это за полоса?
— Хороший вопрос! Насколько я помню, в своем словаре Джонсон дает такое определение: это самая важная и большая деталь такелажа на судне, и желательно, чтобы она растягивалась. Тут, конечно, поэтическая фигура речи, которую используют моряки, обозначая плавное, беспрепятственное движение вперед. Зачастую их язык чрезвычайно витиеват. Когда они достигают зоны штилей и переменных ветров, что находится несколько севернее экватора, между полосой норд-остовых и зюйд-остовых пассатов, — зоны, которую французские моряки выразительно называют pot аи noir note 17, то говорят, что корабль находится в депрессии, словно это живое существо, которое очень грустит. И действительно, в этой экваториальной зоне штилей корабль находится без движения, паруса лениво полощутся среди изнурительной жары, несмотря на то что небо пасмурно.
Но в той точке, где находился «Сюрприз», небо было совершенно безоблачно, и корабль, хотя еще не обрел вновь свою прежнюю прыть, поскольку у него на борту было слишком много неумех, у которых не оттуда руки растут, бежал все же довольно резво. На широте 28° 15 N фрегат поймал пассат, и хотя он дул не в полную силу, вся команда с нетерпением ждала скромных радостей от стоянки на островах Зеленого Мыса — этих иссушенных солнцем, почерневших, раскаленных и бесплодных клочках суши. На корабле установился распорядок, какого придерживаются во время плавания в тропических водах: солнце, приподнявшееся чуть позади левого траверза, становившееся жарче с каждым днем, высушивало отдраенные палубы, каждый день после восхода оно могло наблюдать неизменную картину: свистали к уборке коек, свистали на завтрак матросов; кубрики убирали и проветривали, новичков свистали к орудийным учениям или взятию рифов на марселях. Других свистали наводить лоск на корабле, определять высоту солнца, широту местоположения судна и пройденное расстояние. В полдень матросов свистали к обеду, и тут начиналась церемония приготовления грога помощником штурмана: на три части воды часть рома, к которому добавлялось соответствующее количество лимонного сока и сахара. Час спустя раздавался барабанный бой — сигнал обеда для младших офицеров, затем после того, как пробьет шесть склянок, наступала вторая, более спокойная половина дня с ужином и очередной порцией грога. Чуть позднее большой сбор для учебной подготовки корабля к бою, во время которой все разбегались по боевым постам.
Дело редко обходилось без хотя бы непродолжительной орудийной пальбы. Хотя обычные учения с откатыванием и вкатыванием орудий тоже имели важное значение, Джек Обри был убежден, что никакая имитация не сможет сравниться с оглушительным грохотом и мощной отдачей орудия при настоящем выстреле. Нельзя подготовить к бою орудийную прислугу, особенно наводчиков, не расходуя пороха и ядер. Капитан был убежденным сторонником артиллерийского дела: у него был даже собственный запас пороха, и он не жалел его (в отличие от скупердяев-интендантов), чтобы держать канониров в хорошей форме; и поскольку почти никто из бывших матросов «Дефендера» не умел грамотно обращаться с орудием, большую часть своего собственного пороха капитан отдавал им. Зачастую, когда первая «собачья» вахта подходила к концу, вечернее небо озарялось свирепыми языками пламени и над ровной поверхностью великолепного океана разыгрывалась рукотворная гроза, с темными тучами, громом и оранжевыми молниями.
Не по нутру капитану Обри, когда на море такая гладь. Он бы предпочел, чтобы в самом начале плавания разыгрались два-три крепких шторма — но таких, разумеется, чтобы судно не потеряло важных деталей рангоута. Причем по ряду причин: во-первых, хотя в его распоряжении и был месяц или даже полтора, ему хотелось бы иметь времени больше в силу того убеждения, что в море свободного времени никогда не хватает; во-вторых, из-за его наивной любви к непогоде, когда ревет ветер, вздымаются гигантские волны, по которым корабль несется под одним лишь зарифленным штормовым парусом; в-третьих, когда на палубу и такелаж, натянутый с носа к корме, двое или трое суток обрушиваются удары, это полезно и для подготовки к бою, и для того, чтобы спаять разношерстную команду в единое целое.
А спайка эта нужна, считал Джек. Шла последняя «собачья» вахта, и поскольку стрельбы прошли особенно успешно, он разрешил матросам поплясать и поразвлечься. В настоящее время нижние чины увлеченно валяли дурака, играя в «короля Артура». Один из них надел на голову обруч, изображавший корону, а несколько других матросов окатывали его водой из ведер. «Король» при этом должен был корчить рожи и сыпать прибаутками. Тот, кого он заставлял улыбнуться, по правилам занимал место «короля». Это была очень старая и любимая матросами забава, которую затевали в жаркую погоду. Можно было веселиться от души, не опасаясь наказания. Но когда Джек, сопровождаемый Пуллингсом, сделал несколько шагов по продольному мостику для того, чтобы понаблюдать за развлечением и заодно поскрести бакштаг в надежде усилить едва заметный ветерок (языческое суеверие, столь же древнее, как и игра в «короля Артура»), он заметил, что почти никто из бывших матросов «Дефендера» не участвует в забаве и даже не смеется. В промежутке между ведрами «король Артур» заметил капитана, стоявшего поблизости, вытянулся в струнку и коснулся пальцами своей короны. Это был Эндрюз — жизнерадостный молодой марсовый, которого Джек Обри помнил еще юнгой.
